Тонкая щель под дверью, дававшая немного тусклого света,медленно меркла: близилась ночь. Никто не искал поссорить Велету и моегопобратима. Сами не сохранили, не сберегли… Холодный сквозняк, пробравшийся сморя, коснулся моих ног, я вздрогнула, запахивая одеяло. И кто-то другой,безжалостный и беспощадный, вдруг вопросил: а ну как я сама однажды поссорюсь сТем, кого я всегда жду? Если обидит меня? Тоже лишку разойдётся на весёломпиру? Или я чем провинюсь? Да просто – под горячую руку? Как стану потомсмотреть в глаза ему – и вспоминать их враждебными, слепыми и мутными отнеприязни ко мне?..

Не быть тому никогда, вскричала во мне душа. Никогда!.. Тот,кого я всегда жду, он был… что каменная скала, при которой надёжно растиклонящемуся вьюнку. Твёрдый камень, тёплый от солнца. И не бывает такого, чтобыскала отворачивалась, стряхивая чьи-то слабые корни. Если рушится, значит,рушится мир. Весь мир маленького вьюнка…

Ну а что, если всё-таки, не отставал тот другой, разумный итрезвый, привыкший холодно наблюдать со стороны и тогда, когда мне блазнилось –падает небо. А что, если всё-таки?..

Тогда я виновато припомнила страшный заметённый двор,который я никак не могла пересечь во сне… Нет. Это был неправильный сон. Такиесны подсылает злая Морана, и они по-гадючьи жалят в самое сердце. Всё было нетак. Я никуда не уходила, чтобы потом бежать, надсаживаясь, назад. Я обнялаладонями его лицо, и он не оттолкнул моих рук, потому что иначе… потому чтоиначе он не был бы Тем, кого я всегда жду. И ещё потому, что в зрачках у негоопять отражалась метельная ночь и Злая Берёза с окровавленным, обледенелымстволом… И я крепко прижала к своей груди его голову и не отпускала, пока нерастаяло страшное наваждение и вокруг снова было только ликующее весеннеесолнце…

А кто-то другой плакал, зная: это сбылось лишь во сне. Наявуон был один. Без меня. Он так и остался навеки в зимней ночи, и мне никогда непоспеть к нему, не обнять, не спасти…

Смейтесь, если смешно!.. Мне вдруг помстилось – кто-то стоялпо ту сторону двери, совсем рядом, ждущий меня, живой… Я вскочила, сбрасываяодеяло, босиком, бесшумно перебежала по полу… Нет, конечно, там никого не было,но странное чувство не покидало, и тогда я распласталась по дверным доскам,раскинула руки, всем существом устремляясь к тому, кого не было там, снаружи, аможет, совсем не было на земле, я слышала его дыхание и ощущала тепло, близкоетепло любимого тела…

И слёзы, катившиеся, катившиеся по щекам…

Срок моего заточения минул как раз в день, когда Вольгаступришла пора уезжать. Мстивой Ломаный отпустил с ним новогородцев, кончавшихприбыльный торг. Новогородцы добыли здесь всё, что думали взять у корелов. И доустья Мутной отсюда было в два раза ближе, чем от того острова, где мыповстречались. Воевода шутил с ними, звал ещё приезжать. Гости кланялись иобещали. Не то впрямь полюбилось, не то боялись ему возразить. Только Оладьясмотрел в спину варягу, и глаза были как два ножа. Не могу лучше сказать и неведаю, почему кривые ножи.

Оладья носил воинский пояс. Он высоко сидел в гриднице укнязя Вадима. Была у него славная мужская стать и тёмные кудри, уже отороченныесеребром, – влюбчивым девкам на заглядение. Оладья посматривал на меня.Сперва с простым любопытством, ведь не во всякой дружине девки хоробрствуют.Потом, улыбаясь, начал пощипывать густые усы. Он думал, я не следила, как онсмотрел в спину вождю. И он тоже не походил на Того, кого я всегда жду. ДобрыеБоги, ваявшие его лицо, многовато оставили для подбородка и скул и чуть-чутьпоскупились, делая лоб. Всегда кажется, что человек с подобным лицом мужествен,но не слишком умён.

К моему удивлению, Нежата почти всё время ходил вместе сОладьей. Потом мне объяснили: в Новом Граде чуть не половина насельников былипрежние ладожане, изошедшие вместе с князем Вадимом. Оладья когда-то знал отцаНежаты, славного кметя, был ему другом. Теперь вот звал сына в гости. СперваНежата косился на воеводу, когда же купцы засобирались – ударил челом. Вправду,что ли, надумал с ними поехать. Варягу, по-моему, не по душе пришлась этазатея, но перечить парню не стал, передёрнул плечами:

– Езжай…

И скрылись пёстрые паруса, и скоро мы бросили толковать оних вечерами. Только Велета знай рассказывала мне про Вольгаста. Что значитбрат!

Лёгкие раны срастаются быстрей и надёжней, если их неразнеживают в повязках, если трудят хоть понемногу, как только перестаётточиться руда. Мне ещё больно было сгибать левую руку, когда я придумаланавестить лесное озеро и корягу-страшилище, поплавать без посторонних глаз вчистой чёрной воде.

Я медленно шла через лес, тем же самым лазом-тропинкой,которым весной возвращалась после памятного поединка. В тот день лес распевалрадостно и многошумно, омытый тёплой грозой. Теперь в небесах висела сераямгла, и было тихо. Я шла и думала о Том, кого я всегда жду. Последнее время ястала реже думать о нём. Или так мне казалось. Должно быть, я огрубела, вконецобмозолила не только руки – самую душу. Куда подевались нежные крылья, нёсшиеменя, как в басни, встречь ему через жемчужное море? Жёсткими стали их перья ис хищным свистом резали воздух. Скоро, глядишь, ороговею, зарасту чешуёй,совсем змеищей стану…

Я не была здесь, у озера, со времени Посвящения. Страшнаякоряга всё так же протягивала сожжённые пятерни, но незабудки вокруг отцвели,готовились уронить семена. Отцвела и маленькая черёмуха, стоявшая черезпрогалину, как раз напротив коряги. Я сложила одёжки на шёлковую мураву и вдругподумала: а не к ней ли, к черёмухе, так тянулось моё корявое чудище, тянулосьи не могло перебраться через полянку, прижаться насквозь обугленными костями ктоненькому стволу в тёплой серой коре?.. И всего-то девять шагов, не больше, ихразделяло…

Камыши обступали озеро шуршащей стеной, стрекозы так иносились. Когда-нибудь озеро совсем зарастёт, покроется зыбучим ковром.Задохнутся донные студенцы, заведутся слепые чёрные рыбы, а нынешний добрыйВодяной Дед озлится во мраке или сбежит, уступит бывшее озеро косматомуБолотному Чуду. И вместо глаза лесного, доверчиво устремлённого в небо, станетна этом месте глаз мёртвый – страшная чаруса…

Я плавала между камышовыми островками, где стояли средьгибких стеблей пятнистые щуки, подстерегающие добычу. В таких озерках бываеткрупная рыба. Как-нибудь наловлю раков и приду сюда с удочкой. Отыщу подберегом глубокую яму, раздразню вкусной приманкой чёрно-зелёного сома толщинойс потопленное бревно. Поспорю с ним, кто кого. Велета не привередничала, норыбу любила страсть, а прежде всего копчёную, истекшую жиром в горячем ольховомдыму…

Я никуда не спешила, и рука, сперва болезненная и чужая,помалу размялась. Надо будет мужественнее держаться, когда меня ранят опять. Нетак уж мне было больно, если подумать. Мы с Яруном однажды после метели нашли влесу молодого весина, которому прижало ноги рухнувшим деревом, замёрзли ноги изатвердели, как две сосульки. Он уже не дышал почти, Молчан унюхал под снегом.Мы испугались тогда, но всё же хватило рассудка не отогревать у костра –положили на срезанные еловые лапы, бегом примчали домой. Мудрая мать Яруна отбабок знала, что делать. Закутала промёрзшие ноги толстыми одеялами, оставилаотходить теплом вернувшейся крови…